Перечень новостей
-
09 февраля 2022 года
График работы библиотеки УИЛ ГСАЭ
-
31 декабря 2021 года
С Новым 2022 годом!
-
01 декабря 2021 года
18 ноября 2021 года: заседание семинара по до- и раннеисторической археологии
-
01 ноября 2021 года
Конец октября 2021: разведки вблизи Краснокутска
-
26 октября 2021 года
UR- UND FRÜHGESCHICHTES SEMINAR: 21 октября
-
25 октября 2021 года
Войтенки 2021: осень
Новости
Сидели ли черняховцы на карантине? Небольшая беседа с антропологом о профессии, древних болезнях и многом другом.
14 мая 2020 года
Карантин карантином, а душевных бесед никто не отменял. Наша экспедиция решила раз в два месяца устраивать он-лайн посиделки с нашими коллегами – не только из Украины, но и из других стран. Будем беседовать со специалистами о нашей профессии, об их профессии, спорить о проблемах археологии черняховской культуры и не только, шутить, узнавать много новой интересной информации: что пили и ели наши предки, во что одевались, где жили, с кем воевали и чем болели. Благо, проводить такие посиделки замечательно позволяют технологии удаленных бесед, в последнее время мастерски освоенные многими, сидящими в самоизоляции в эпоху пандемии коронавируса. Конечно, бесед у костра это не заменит... Но тем не менее!
Первым нашим гостем, а точнее – гостьей, стала профессиональный и известный антрополог, старший научный сотрудник отдела биоархеологии института археологии Национальной академии наук Украины, кандидат исторических наук Александра Деонизиевна Козак.
Александра Дионизиевна – давний друг нашей экспедиции, принимала участие в исследованиях возле Войтенков, участвовала в наших полевых семинарах и всегда охотно определяет антропологический материал из наших раскопок. Поговорить нам есть, о чем, тем более в эпоху пандемии: о профессии антрополога, о работе в условиях карантина, о древних болезнях, и о многом другом.
КМ: Одна моя знакомая собирает коллекцию интернет-мэмов, посвященных коронавирусу. Эту подборку она назвала #коронаюмор. Среди этих мэмов есть несколько, посвященных «удалёнке» – работе на дому. Например, археолог представлен с отбойным молотком в руке, делающим огромную дыру посреди квартиры. Есть там и об антропологах – мужчина исследует скелет на обеденном столе в кухне, а рядом ворчит его жена. Так чем же на дому в эпоху самоизоляции занимается антрополог? Материалы-то вроде как остались на работе? Вообще, случалось ли брать когда-либо «работу на дом»?
АК: Конечно! Случалось, и случается. Я бы даже сказала, что в последние несколько лет я работаю на дому: в институте много людей, студентов, общения, а для исследования нужна полная концентрация. Поэтому у меня дома целая комната превращена в лабораторию. Раньше был балкон – мастерская и лаборатория по совместительству. Понятно, что это не очень здорово – микробы, пыль. Приходится чаще убирать, но пока никто не пострадал. Так что картинка абсолютно соответствует истине.
КМ: Родные не возмущаются?
АК: Возмущаются, куда без этого. Но сейчас немного привыкли. А дети вообще с малых лет рядом со мной: старший сын помогал в экспедициях, делал часть технической работы – рисовал схемы, младший любит чистить и мыть материал. Когда я уезжаю сейчас, старший сын шутит, что у него много сожителей.
КМ: Твой отец был известнейшим украинским археологом (Д.Н. Козак) и твое детство прошло в археологических экспедициях. Казалось бы – прямой путь в археологию. Почему вдруг антропология? Что стало решающим при выборе профессии?
АК: Отец был категорически против моего поступления на исторический факультет и того, что б я становилась археологом. Он считал, что археология – не женская специальность. Кроме того, я была увлечена биологией – до сих пор увлечение осталось. И учителя были прекрасные – мне посчастливилось учиться у замечательного эколога, который раньше преподавал в Киевском университете, Виталия Алексеевича Межжерина (В.А. Межжерин). А потом как-то само собой возник вопрос – а где работать, когда за плечами два года кафедры микробиологии и вирусологии и остальные – кафедры зоологии? Ну и как-то само собой получилось – в очередной экспедиции попался череп… Я начала подрабатывать в институте, заниматься у антропологов, писать работы по экологии человека...
КМ: Но «любимые» исторические периоды наверняка есть. А может, есть идеи на сугубо археологическую публикацию?
АК: А вот и не угадал, любимых периодов нет. Люблю те, которыми занимаюсь. А вообще в каждом периоде есть что-то особенное и я пытаюсь это найти. Одно могу сказать, что не очень люблю два периода – палеолит и раннее средневековье – где-то с IV по IX век. Но чистой археологией я никогда не увлекалась – мне не нравятся изолированные области знания. Стыки и границы намного интересней!
КМ: Многим известно, что ты делаешь замечательные текстильные скульптуры, участвовала с ними во многих международных выставках. В конце прошлого года в музее в Винниках была твоя персональная выставка (признаться, очень хотелось на нее попасть!). В создании таких скульптур наверняка помогают антропологические знания?
АК: Помогают скорее на интуитивном уровне – чувствовать пропорции, движение.
КМ: Хорошо, тогда более подробно поговорим о твоей профессии – её «за кулисье» интересует многих. А что уж там скрывать – меня особенно! Вот, например, археолог приходит на памятник, делает его съемку, собирает подъёмный материал, и только потом берётся за исследования. С чего начинаются исследования антрополога? И когда ты уже можешь сказать, что изучение костяка закончено полностью? Или так не бывает?
АК: Начинаются обычно со звонка с утра пораньше: "есть у меня одно погребеньице/могильничек/косточка" 
. А если серьёзно, то в идеале работа начинается со знакомства с памятником, структурой погребения, а если не удаётся участвовать в экспедиции, то с фотографиями с места раскопок. Потом уже – чистка, сортировка материала. Исследование костяков не заканчивается никогда, хотя обычно – если сделана его публикация. Но все время появляются новые методы, берутся образцы на различные дополнительные исследования. Когда мы перезахораниваем материал, в большинстве случаев оказывается, что что-то недосмотрено, упущено, забыто. Иногда уже полностью обработанный материал "всплывает" в новом ракурсе, в новой теме и приходиться возвращаться к нему.
КМ: Ты упомянула перезахоронение. Этот вопрос очень часто волнует обывателей – скажем, если исследования над костяком произошли максимально полно, и оно полностью опубликовано, часто ли костяк захоранивают обратно? Где это обычно делают?
АК: Такое бывает, особенно, если речь идет о поздних погребениях. Например, сейчас в Западной Украине реконструируется много костёлов. В них всегда есть крипты и склепы с захоронениями. Если мы их исследуем, то их перезахоранивают там же, в уже реконструированных помещениях. Такая же ситуация была при реконструкции Успенского Собора в Киево-Печерской Лавре: все останки перезахоронены в склепах под полом собора. Что касается более древних погребений, их также иногда перезахоранивают, мы стараемся это делать в подходящих местах на археологических памятниках, в заповедниках.
КМ: Коллеги-археологи не дадут соврать: в нашей профессии есть с десяток вопросов от обывателей, которые можно услышать во всех уголках планеты: мамонта нашли? что было самое ценное? золото себе забираете? и т.д. Какие подобные вопросы к антропологам? Как обычно на это реагируешь? Ставили ли когда-то этические упреки? Вообще, часто сталкиваешься с людскими пересудами твоей профессии?
АК: В нашей стране антропологов обычно не отличают от археологов, поэтому вопросы те же. Но есть несколько характерных вопросов, которые обычно я часто слышу на конференциях: "Как Вы спите? они Вам не снятся?". Однажды в поезде я рассказывала соседям про наши исследования в Киево-Печерской Лавре. Реакция была смешная: один сказал, что нам нечего делать – шли бы лучше на фабрику халаты шить, а другая соседка – долго не понимала, что это я о нас рассказываю. Все спрашивала, в какой передаче я это увидела. Неужели BBC уже нашей историей занялось. Реагирую на такие ситуации обычно либо шутками, либо объясняю и рассказываю. Этических упреков я никогда не слышала. Более того, сама часто упрекаю студентов и даже археологов за неуважение к останкам. Да и пересудов не слышала. Но знаю, что раньше в селах очень не любили археологов, которые исследовали могилы.
КМ: К нам на раскоп иногда приходил парень, назовем его Анатолий (Толян), который нас забрасывал подобными вопросами. Пусть будет вопрос и от него: «А вы это, короче, не брезгуете заразиться?»
АК: Толян молодец. Блюдет гигиену. А вообще – этот вопрос один из списка «топ» ко мне, как к антропологу. Отвечу так: заразиться можно грибком. Ты, наверное, знаешь историю "проклятия фараонов" – вот это действительно опасно. Аспергиллёз во многих случаях может привести к тяжёлой инфекции, и часто смертелен. Споры других грибков могут вызвать аллергическую реакцию. Поэтому в некоторых случаях лучше работать в маске и перчатках, но это не всегда нужно. В костях может быть следовое ДНК патогенных организмов, но они неактивны. Я слышала, что можно заразиться сибирской язвой, но для этого споры должны быть подняты с землёй во время раскопок, например, в области скотомогильников. То есть, это опасно больше для археологов, чем для антропологов. Большинство патогенных микроорганизмов не могут существовать вне живых тканей. Поэтому заразиться практически невозможно. Я не знаю подобных случаев.
КМ: Когда-то Станислав Дробышевский, очень известный сегодня популяризатор науки и твой коллега, говорил мне, что палеоантропологом быть не легко – мало того, что антропологию многие ассоциируют с расовыми теориями, так еще специалист может себе представить, как мог мучатся человек, останки которого он исследует. Ты такого же мнения?
АК: Я никогда не сталкивалась с таким отношением к антропологам. Возможно, потому что мы мало говорим о расовых различиях – скорее о морфологических. И Украина в этом отношении более близка к Западу – мы стараемся не акцентировать внимание на расовых проблемах. А отношение к болезням древних людей зависит от богатства воображения и опыта. Я испытываю глубокое сочувствие к их страданиям, но могу легко абстрагироваться от их боли и чаще думаю о симптомах и болезни как явлении, без связи с ощущениями и чувствами конкретного человека. Может быть потому, что люди, которых мы исследуем, не имеют имён, они безличны или безличностны. Немного другие чувства испытываешь, когда исследуешь останки человека, историю жизни которого знаешь. Так было у меня, например, с погребениями в склепе Олельковичей в Киево-Печерской Лавре или с погребением киевского губернатора середины XVIII века Семена Ивановича Сукина. Ты как бы видишь жизнь человека объёмно – и в рассказах о нем его современников, и в тех событиях, которые вокруг него происходили, и участником которых он был, и с его стороны – как физически реагировал его организм на все эти события. Вот здесь уже можно сочувствовать и боль, и страдания. Но я бы не сказала, что это тяжело.
КМ: То есть все-таки не легко быть антропологом?
АК: Однозначно. Быть антропологом трудно хотя бы потому, что нужно много знать во многих областях – в истории, этнографии, популяционной биологии, экологии, в медицине. Процесс учебы ни на секунду не прекращается. Нужно обрабатывать огромное количество литературы, которое растет в геометрической прогрессии, нужно глубоко погружаться в исследование материала, и тут важно умение видеть мелочи и их сразу анализировать. Нельзя откладывать анализ на потом. Потом теряются связи разных признаков и часто можно много нафантазировать. Нужно уметь интерпретировать признаки – для этого нужен богатый опыт во многих областях.
КМ: Эх, мне бы мои 18 лет и я бы наверняка рискнул попробовать! Это же так захватывающе!
АК: К сожалению, учиться азам профессии в нашей стране сложно. У нас нет вузов с базовой бакалаврской программой по антропологии. Есть два курса магистерской программы на кафедре археологии в Киево-Могилянской академии: "Историческая антропология Украины" и "Методика антропологических исследований". Я несколько лет веду свободный "Биоархеологический семинар" – у нас есть занятия раз в неделю для студентов и магистров, которые интересуются антропологией. В основном приходят киевляне, но иногда приезжают ребята из других городов. Можно получить образование в вузах других стран. Но в Украине, к сожалению, нет пока даже специалистов, которые могли бы преподавать антропологию (я имею в виду – физическую или историческую антропологию).
КМ: В свое время ты прошла большое количество стажировок за границей, участвовала во многих международных проектах. Как теперь можешь оценить уровень украинской антропологии? У нас есть перспективы?
АК: Скажем так: у нас высокий уровень антропологии по "головам", не по техническому оборудованию, конечно. Но с нами очень охотно работают различные лаборатории мира. Возможно, потому что у нас много и очень интересного материала, но возможно ещё и потому что мы объединяем своими знаниями, образом мышления и видения материала старую советскую школу антропологии и современные европейские школы. У нас есть прекрасные специалисты с новыми свежими идеями и огромным багажом знаний. Проблема только в том, что у нас мало молодёжи, желающей учиться антропологии, да и, как я говорила, молодёжь негде учить. Более того, ей негде потом с этими знаниями работать. С современным состоянием науки быть учёным может либо богатый человек, либо очень востребованный человек. Заниматься наукой, одновременно зарабатывая деньги в совершенно других областях – невозможно. А грантовую европейскую систему мы еще пока не освоили. Перспектива у науки может быть только, когда есть её достаточное финансирование и при наличии образовательной базы. Ни того, ни другого нам пока не дано...
КМ: Позволь, обращусь к проблеме пандемий: сегодня это самая «топовая» тема. Известно, что в римское время и в эпоху Великого переселения народов было как минимум две колоссальных пандемии – Антонинова чума и Юстинианова. Вторая вообще выкосила половину тогдашнего населения Европы. Наше варварское население эти пандемии зацепили? Что об этом говорит антропология? Может, известны массовые «чумные» захоронения римского времени?
АК: На нашей территории такие захоронения мне не известны, хотя они есть во Франции, в Италии. Но не у нас. Возможно, благодаря обряду кремации, возможно мы просто еще не нашли такое захоронение и все еще впереди. С другой стороны, возможно, что вследствие очень низкой плотности населения на варварских территориях, чуме здесь просто негде было разгуляться. Попав на небольшое поселение, она уничтожала часть жителей, но не так интенсивно, как в Европе, и жители успевали хоронить погибших в обычных могилах, где мы не сможем обнаружить ее следов. Быть может, когда-нибудь, когда будет возможно провести массовое исследование древней чумной ДНК, мы узнаем больше. Остается ждать открытий в будущем.
КМ: Известно, что многие болезни оставляют на костях свой «след»: туберкулез, сифилис. Интересно, а COVID такой след оставит у переболевших или нет?
АК: Вирусы обычно не оставляют следов, следы могут оставить осложнения. Например, пневмонии, перешедшие в гнойные плевриты, тромбофлебиты, другие хронические состояния могут затронуть и костную систему и оставить отпечатки на поверхности ребер, черепа, длинных костей. Кроме того, длительная гипоксия изменяет внутреннюю структуру некоторых костей. Есть вероятность того, что в костях останется ДНК вируса. Возможно, его когда-то в будущем выделят среди "древних" костей 21 века.
КМ: Как антропологу, тем более работающему с палеопатологией, тебе наверняка уже не раз приходилось составлять «Историю болезней» массы древних людей. Конечно, нас больше всего интересует население черняховской культуры – чем чаще всего болели, по твоим наблюдениям? Были ли заразные заболевания? Современным языком говоря – приходилось ли им сидеть на карантине?
АК: Мне, к сожалению, достаточно мало приходилось работать с остатками населения черняховской культуры. Но даже уже при таком коротком знакомстве, могу сказать, что болели они чаще "земледельческими" болезнями.
КМ: То есть?
АК: Это, прежде всего заболевания суставов, очень плохие зубы у взрослых. Как всегда, болели детки – детские инфекции, авитаминозы. Распространён был и туберкулёз. Но я все чаще прихожу к выводу, что распространён он был в прошлом везде, только с разной интенсивностью. Думаю, что частота болезней больше зависела от каких-то явлений природы или изменений в жизни людей. Народ, сотнями лет живший на одной территории, постепенно приспосабливался к окружавшему его биотопу, и начинал массово болеть только при попадании чужаков в устоявшуюся среду, или же при попадании на чужие территории, например, при миграциях. Поэтому "сидение на карантине" или изоляция была у них естественным защитным механизмом.
КМ: Один мой знакомый – он профессиональный спортсмен – за его почти сорок лет жизни в разное время получил 68 переломов. Ну, это те, о которых он помнит. Какие «экстремальные» случаи с костяками разных времен припоминаешь? 68 – не предел?
АК: Приблизительно такой же случай мы видели в одном из погребений Древнего Царства, которое мы исследовали я Асуане, в Египте. У мужчины были переломаны все ребра и все пальцы на руках и ногах, да еще и по нескольку раз. Возможно, его пытали или часто били. Эпоха средней бронзы вообще была очень "травматичным" временем. В катакомбной культуре, например, очень много травм, особенно на черепах. Они были очень агрессивным народом. Похожая ситуация – у степных скифов. Подвижный образ жизни способствовал травмам мышц и переломам. При чем, иногда таких, что странно думать, как этот человек вообще передвигался. Но, пожалуй, самый экстремальный случай я наблюдала в погребении ямника из Сугоклейского кургана. У зрелого мужчины – 40-45 лет – вся костная система была уничтожена метастазами рака. Судя по степени поражения, процесс продолжался достаточно долго. Непонятно, каким образом он выдерживал переходы и терпел боль, а ведь это было очевидно общество скотоводов-кочевников. Возможно, он занимал достаточно высокое положение в своем сообществе – погребение было центральным в достаточно большом кургане.
КМ: Как говорят об антропологах в экспедиции – «а не перемыть ли нам косточки»? Кстати, вроде бы мыть костяки в экспедиции нельзя?
АК: "Перемыть косточки", "посчитать ребра" – для антропологов это уже не идиомы. Честно говоря, я не считаю, что мыть косточки в экспедиции нельзя. Нужно просто знать, когда их нельзя мыть, и как их мыть, если можно. Мыть кости нельзя, если они очень плохо сохранились, если на них есть следы красок, тканей, маски. Если кости хорошей сохранности – их мыть даже нужно. Или чистить, если почва достаточно сухая и рассыпчатая. У нас, к сожалению, нет возможности очищать кости в Институте: нет подходящих условий, сливов и т.д. К тому же очень часто не помытые кости пакуются вместе с влажной землей в плотно закрытые пакеты, потом они долго лежат закрытыми (при хранении, пересылке, ожидании очереди исследования) и в них, в конце концов, появляется грибок, который не только разрушает кости, но еще и может навредить антропологу. А антропологов и так мало. Я знаю, что в некоторых европейских школах антропологии не принято мыть кости. Очевидно, это пережиток старых опасений, что при мытье в кости разрушается древняя ДНК. Возможно, есть и другие причины. Однако немытые кости менее информативны, чем мытые. На "грязных" костях нельзя увидеть 90% поверхностных патологий. Невозможно сделать точные измерения. С ними, наконец, неприятно работать.
КМ: То, что ты говоришь – для нас просто бесценная информация! Особенно во время исследования могильников в Войтенках и Зачепиловке. Кстати, не так давно была опубликована важная для украинской археологии книга – коллективный труд «Методических рекомендаций по полевой антропологии», в создании которого ты принимала самое активное участие. От имени нашей экспедиции хотел бы поздравить тебя с этим важным событием! Замечательный и важный труд! Долго ли пришлось работать? Будет ли книга эта он-лайн? Ведь очень важно ее максимальное распространение среди археологов.
АК: Большое спасибо! Приятно и важно знать, что эта книга нужна, что ее ждали и что она поможет работать и археологам, и антропологам. Писалась она на одном дыхании: такое часто бывает, когда работаешь над какой-то темой и всё, что связано с ней само идёт в руки. Мне за год, предшествовавший работе над основным текстом, довелось побывать в экспедициях, раскапывавших все основные типы погребений – от курганов эпохи бронзы до массового захоронения черепов XVII века. Еще раз верифицировать все методы, посмотреть, как работают на открытии погребений в разных странах, на разных памятниках, разные специалисты; найти главные ошибки и вычленить самые важные и самые удачные моменты. У нас подобрался коллектив лучших специалистов – Инна Дмитриевна Потехина с её прекрасным знанием этики и законов. Молодая, но очень знающая крематолог Таня Слободян. Она одновременно и исследовала памятники как археолог и изучала кремации с этих памятников как антрополог, так что полевой опыт у нее прекрасный. Единственный в Украине специалист по церковной археологии, которая досконально знает процесс исследования погребений в церковных криптах и склепах – Вера Деонизиевна Гупало. Так что нам, я считаю, повезло очень. И у нас оказался прекрасный издатель. Идея Олега Осаульчука (Рятівна археологічна служба) издать серию методичек по практической археологии очень своевременна. Такие практические руководства особенно нужны сейчас. Книга издана достаточно большим тиражом. Думаю, к концу года, РАС выложит её на сайте Института. Экспедиции, музеи, кафедры археологии и истории, все причастные к археологии (это первая волна распространения), могут получить её или у нас в Отделе в Института, или в РАСе во Львове, заполнив заявку или просто написав нам. Мы перешлём её по почте или передадим с оказией. Студенты и те, кто предпочитает читать с компьютера, могут подождать электронной версии.
КМ: Хоть и не студент, но буду ждать и я, в любой версии. Большое спасибо за беседу!
С удовольствием беседовал Кирилл МЫЗГИН
